Всего. От всего.
Оставалась надежда, что грозный хан проявит снисходительность: горячность и
безрассудство свойственны молодым во всех краях, у всех народов. Для того чтобы хану было
легче проявит ь понимание, следовало, во-первых, потрясти его богатством и обилием даров, а
во-вторых, послать к нему того самого молодого князя, оскорбившего ханских послов.
Конечно, Юрий Ингваревич понимал, что он делает, выдавая сына головой Батыю, но
чувство ответственности за вверенные ему Богом землю и народ были сильнее отцовской
любви.
Пытаясь поставить себя на место Батыя, Юрий Ингваревич неизменно приходил к
доброму решению: повинную голову меч не сечет! Он искренне верил в то, что сын, своим
личным появлением во главе посольства, продемонстрирует верх смирения, покажет хану
безграничность веры в его божественную мудрость и этим заслужит себе если и не прощение,
то не самое суровое из всех возможных наказание.
И вот теперь сын Юрия Ингваревич а, молодой князь Федор Юрьевич, приближался к
ставке Батыя, к его шатру, возвышавшемуся среди юрт ханской охраны на ближайшем к
Городу, но закрытом от Города березовой рощей лугу.
Сопровождать сына старый князь приказал своему советнику, деду Апонице, и лучшим
дружинникам, своим личным телохранителям. Таким образом, посольство насчитывало
двенадцать душ.
* * *
Князь Федор уже прошел меж двух огней, горящих перед шатром хана и очищающих
гостей от скверны, вероломства и нечистых, коварных помыслов.
Он помнил все, что говорил ему отец, напутствуя, о чем предупреждали дядья...
- Наступишь на порог - смерть!
Князь Федор прижмурил слегка глаза, чтобы в первый миг не выдать взглядом своих
чувств, после чего вошел в шатер Батыя, излишне высоко поднимая ноги над порог ом. В голове
мелькнуло: "Не князь я уже. Раб".
Федор Юрьевич склонился перед Батыем в земном поклоне, а затем распростерся ниц, как
научили его местные переводчики, толмачи, встретившие при въезде в ставку и теперь
сопровождавшие посольство .
- Приветствую тебя, великий хан... Да будь здоров ты и род твой...
Толмачи бойко за говорил и наперебой, украшая и развивая сказанное, как того, видно,
требовал ордынский обычай. Казалось, начав нараспев славословить Батыя, они не прекратят
хвалить и приветствовать хана до вечера.
Однако стоило уголкам губ хана еле заметно скривиться, как толмачи замолкли - резко,
на половине слова.
- Остановись, великий Бату... - произнес князь Федор , привстав, но продолжая стоять
перед ханом на коленях. - Страны и города трепещут перед тобой. Я сожалею о том
недостойном поступке, который совершил... Надеясь на твою мудрость и доброту, я принес
тебе свою склоненную голову . Мы ищем твоей дружбы и хотим возложить на свои шеи ярмо
твоих данников. Десятая доля всего и от всего - твоя! Батый прикрыл глаза.
- Многие трепещут предо мной... Многие ищут моей дружбы и покровительства.
- Великий князь Юрий Ингваревич желает тебе и твоим близким благодати небесной и
шлет тебе в знак своей дружбы великие дары... Многие ли, ищущие дружбы твоей , готовы
дарить тебя самым своим дорогим? Шесть возов...
Толмачи стали бойко переводить...
На миг Батый поднял взгляд на лицо молодого князя и тут же прикрыл глаза вновь. Ему
было скучно. Изобретенный им еще пять лет назад тактический маневр покорения малых
царств и княжеств работал с той же неизбежностью, с какой течет время.
Он не случайно превращал в прах и пепел каждый восьмой-десятый-пятнадцатый город,
встававший на его пути. Конечно: только ужас, бегущий перед ним, заставлял покоряться
остальные города и народы. Кто же просто так, добровольно, станет платить дань, смиренно
ляжет под его пяту?
Однако хан никогда не позволял себе беспричинного нападения. Он всегда использовал
повод. Ждать никогда не приходил ось долго. Когда идешь по чужой земле, возглавляя
многотысячное войско, предлагая всем по дороге свою дружбу, защиту и покровительство в
обмен на десятую долю создаваемых местным населением благ и богатств, повод для войны
находится очень быстро.
Вот и сейчас подворачивался очень хороший повод.
