Однако
тишина не наступала: из-за белой крепостной стены тут же доносился крик петуха - одного,
другого...
У подножия холма, на речке, возле конца спуска от главных городских ворот, осиротело,
пустынно гляделись многочисленные мостки и сходни, с которых сегодня никто не полоскал
белье.
Чуть правее мостков, между старыми, растрескавшимися, черными от времени,
полувросшими в землю долбленками, что-то мелькало со скоростью солнечного зайчика. Это
резвился забытый кем-то четырехмесячный поросенок - толстый, как спелый абрикос, с
нежно-розовым пятачком.
Солнце ослепительно сияло, приближаясь к зениту.
* * *
Великий князь Юрий Ингваревич, отягощенный кольчугой, с трудом сел в седло, взвалив
на себя изрядную ношу - возглавить засадный полк, состоящий из его личной дружины.
Он не верил в добрый исход предстоящего боя. Тому назад уж двадцать дней, как только
вести о приближении Орды к Городу достигли его ушей, он послал гонцов к великому князю
Владимирскому, Георгию Всеволодовичу, прося у него помощи или союза.
Тот, решивший, видимо, откупиться от Батыя единовременными дарами и терпимой, в
общем-то, данью, отправил гонцов Юрия Ингваревича восвояси, не удостоив ответом.
Надеяться было не на что. Юрий Ингваревич был давно уж немолод, а с весны начал
страдать странной, тяжелой болезнью: он сох, худел и слабел - день ото дня. Сильно болели
суставы и поясница, порой до крика.
Его сын, Федор Юрьевич, был еще слишком молод - всего семнадцать весен.
Во многом именно благодаря молодости Федор а Юрьевича и возникла столь опасная
ситуация, поставившая все княжество на порог войны.
Беда случилась дней сорок назад , когда в Город пожаловали посланники хана Батыя .
Старый князь Юрий Ингваревич отсутствовал в Городе, уехав на богомолье - далеко, в
Боголепо-Тайнинскую Пустынь.
Послы прибыли с предложением ханской дружбы, которую следовало, конечно,
подкреплять данью - десятой частью всех поступлений в княжескую казну. Оставшийся "на
хозяйстве" юный Федор Юрьевич в качестве ответа Батыю велел выпороть его послов на
конюшне, а затем угостить на скотном дворе "чем бог там послал ".
Мало того, постаравшиеся угодить Федор у молодые дружинники уже по своей
инициативе прокатили ханских послов по всему Городу в свиных корытах, а затем , усадив
задом наперед на коней, выставили за городские ворота, попросив при этом передать Батыю
пожелание поправиться умом.
Вернувшийся с богомолья Юрий Ингваревич был потрясен рассказом о случившемся. Как
мог его сын совершить такое! Уж не он ли сотни раз внушал ему с пеленок: гонец невиновен,
посол неприкосновенен!
Но все наставления оказались бессильны, а разум смолчал.
Надежды на мирный исход почти не оставалось. Самое страшное в происшедшем было то,
что послов прокатили по всему Городу . Юрий Ингваревич понимал, что теперь, в случае
поражения, погибнут не только они с сыном, дружина, наспех сформированное войско и в
последний миг собранное ополчение, нет! Позор видел весь Город. И весь Город будет в случае
победы Орды растоптан, разграблен, сожжен, раскатан по камням, сметен с лица земли.
Понимая, что Федор едва ли сможет организовать отпор - прыти больше, чем опыта, -
старый князь собрал под хоругви своих родных братьев - Давыда Ингваревича
Муромского и Глеба Ингваревича Коломенского, а также друзей детства - Олега
Красного и Всеволода Пронского.
Подошедшая к городу группировка Орды была не столь уж и велика - два тумена,
двадцать тысяч всадников, каждый из которых имел не менее трех запасных лошадей. Однако
Батый мог в недельный срок стянуть сюда еще три-пять туменов - и это мгновенно решило бы
судьбу союза пяти русских князей.
Князья успели собраться и сбить свои дружины и ополченцев в единый кулак, когда Орда
была уже совсем близко к Городу - в десяти полетах стрел, если считать как считали в Орде, и
в четырех криках, если считать нашей мерой длины: от кошмы, прикрывавшей вход в шатер
хана Батыя , и до Красного крыльца княжеского терема.
Просовещавшись едва ли не сутки, князь я решили в конце концов оборону организовать ,
но от Батыя все же попытаться откупиться, сохранив мир.
Злато-серебро, рухлядь пушная - это хлам, прах, пустое, если на другую чашу весов
положены вера Христова и жизни людские.
Тем паче что Батый немногого требовал: десятую долю.
